Страшные картины оккупации до сих всплывают в снах Екатерины Губарец

Екатерина Александровна делится воспоминаниями, в которых оживают жуткие картины войны.

— Людей моего возраста беспокоит бессонница. В эти бессонные ночи почти всегда в памяти всплывает панорама детства, а она связана с войной, оккупацией, страшными событиями, переживаниями, смертью родных.

На Украине в трех километрах от города Бердичева находится утопающее в зелени полей, лугов, огородов, садов, цветущих в мае белым, розовым цветом вишен, яблонь, груш и сирени, село Радянское. Вспоминаются белые глиняные хаты с соломенными крышами.

В одной из них 11 мая 1935 года родилась я, а моя бабушка Катя приняла роды у мамы. Она принимала роды у всех женщин нашего села, все дети считали ее своей бабушкой. Даже когда в селе появилась акушерка, она тоже на все сложные роды приглашала бабушку, и все они проходили без осложнений.

Первую похоронку получили в 1939 году — в финскую войну погиб сын бабушки Сергей, летчик.

До войны мы жили с родителями папы большой дружной семьей. У дедушки было четыре сына: мой отец — председатель колхоза, второй сын — гидролетчик, служил на Севере, во время войны сопровождал Северные конвои, получил много ранений, имел много наград, его фотография хранится в музее аэропорта Архангельска; третий сын — танкист, дошел до Берлина, остался живым, после войны окончил институт, работал директором школы; четвертый сын погиб на войне.

И снова вспоминаются слова: «Кончилось мирное время, ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началась война». Грянула война. По приказу Сталина, чтобы ничего не досталось фашистам-захватчикам, отец с коммунистами колхоза уничтожили технику, всех эвакуировали, а нам удалось добраться только до Киева.

Во время страшной бомбежки мы с родителями чудом остались живы, через несколько дней вернулись домой, а вскоре пришли немцы — начались ужасные полтора года оккупации.

После возвращения в село отец ушел в партизаны вместе с другими коммунистами. В селе появился немецкий правитель, запомнились местные полицаи и слово «зондер».

Пытали дедушку, маму, затем вывели дедушку во двор и на наших глазах расстреляли в упор, сожгли хату, сарай, забрали все, что было.

Был приказ: тех, кто будет помогать партизанам и их родным, расстреляют. Мама, бабушка, младший брат отца, и я стали жить в погребе (землянке).

До сих пор перед глазами картина: сильный, здоровый, с бородой и усами дедушка Кузьма ждет расстрела, стоит молча, ни о чем не просит; горит хата с соломенной крышей; наши рыдания; кто-то бегает за коровой, телкой, свиньями, чтобы забрать у нас.

За нашими садами и огородами располагался военный аэродром, где с помощью взрывных устройств была вырыта громадная круглая яма. День и ночь из города Бердичева шли евреи целыми семьями со своими драгоценностями, которые оставляли перед расстрелом, а маленьких детей живыми бросали в яму. Боже мой! До сих пор вспоминаются этот крик, плач, лето, жара, стоны по ночам, кровь вокруг могилы и неприятный запах, от которого можно было задохнуться.

К осени на этом аэродроме появились за колючей проволокой военнопленные — ободранные, босые и голодные. Наши мальчишки ползком к ним добирались, носили еду.

После уборки урожая на полях оставались колоски с зерном, а весной собирали гнилой картофель — так и питались.

Как вспоминаю о стерне колючей и колосках, начинают болеть поцарапанные до крови и ран босые ноги и руки, но мы радовались тому, что насобирали, и делились, у кого больше.

Наступили холода, я простудилась и тяжело заболела. Высокая температура, лихорадка, кашель, со слов мамы, я задыхалась, умирала. Тогда все родственники собрали все, что было из золота, яйца кур (их очень любили немцы), и мама стала на коленях просить немецкого врача спасти дочку.

Врач пришел к нам в погреб, осмотрел меня, сказал, что не должна эта девочка умереть. Мама говорила, что я ему очень понравилась, только не нравилось имя Катюша. Он утром и вечером делал мне уколы, и я поправилась. Теперь я знаю, что в 1941 году у немцев был пенициллин, меня лечили им. Наряду со зверством фашистов были врачи, верные клятве Гиппократа.

После болезни меня забрала к себе сестра моего отца, у которой было шестеро своих детей: трое старше меня и трое — младше. Они жили на окраине села, а дальше — лес — деревья дуба, клена и кусты орешника. До сих пор это мое любимое место. Спали мы все на топчане из соломы, ели похлебку из овощей с мукой.

Дядя Гриша смастерил жернова, мы должны были намолоть муки, чтобы испечь хлеб и передать в лес партизанам. Вращали жернова до кровавых мозолей на руках. В селе никто не знал, что я живу у них.

Самое страшное воспоминание, когда советские войска Украинского фронта гнали немцев с нашей родной земли. Команды эсэсовцев всех расстреливали, сжигали хаты, угоняли молодежь в Германию, бросали живьем людей в колодцы и закрывали. Мы остались живы, потому что ушли в лес к партизанам.

Жили в двухъярусных землянках, сверху дети, старики, а молодежь внизу, чтобы их не угнали в Германию.

В январе 1943 года вернулись в оставшиеся в селе хаты. Мужчины, парни ушли на фронт, а моего отца оставили в селе восстанавливать колхоз. С женщинами, подростками-парнями, стариками и детьми папа ко дню Победы восстановил колхоз и вывел его в число передовых в области.

Как рассказывал отец, был необыкновенный урожай зерна и сахарной свеклы после оккупации, свободная земля одарила людей. От зари до зари трудились все — и дети, и старики. Работа на земле — это тяжкий труд, но приносит радость от обильного урожая. Начали строить всем колхозом людям хаты, и в 1944 году у нас появилось свое жилье. Построили семилетнюю школу, дети оккупации были первыми выпускниками.

Великую радость Победы мы услышали из репродуктора (так называли радио на столбе около сельсовета). Кстати, по нему папа — председатель колхоза — своим громким четким голосом на все село в 6:00 давал распоряжение, кому куда идти на работу.

Он нам объявил о Победе. Счастье и радость пришли в нашу жизнь, хотя было много потерь: родных, друзей, близких.

P. S. Эпизод из жизни семьи председателя колхоза. После оккупации и даже после окончания войны бендэровцы расстреливали председателей, коммунистов, их семьи. Папа всегда ложился спать с наганом под подушкой. Как меру защиты нам установили телефон (один на все село).

В нашей семье были родственники, которые пережили блокаду Ленинграда. В 2015 году ушли из жизни два моих двоюродных брата — дети блокадного Ленинграда. Они мне как родные, младший брат бывал у меня в гостях в Архангельске.

Я с любовью и уважением отношусь к детям блокадного Ленинграда, которые во время войны испытали голод, холод, бомбежки, как и дети Архангельска, но хочу, чтобы помнили и о детях, которые лицом к лицу встретись с немецкими фашистами, эсэсовцами на оккупированной территории нашей Родины, испытали голод, холод, бомбежки, унижения, видели расстрелы родных и близких.