«Я нашел свой путь и ни о чем не жалею!»: Виктор Панов о театре в год 50-летия

— Виктор Петрович, расскажите, с чего все начиналось.

— Началось все с того, что я шесть лет работал в Архангельском театре драмы имени М. В. Ломоносова. Но меня оттуда выгнали. И буквально на следующий день мне позвонил Сергей Николаевич Плотников. Тогда он работал в театре и был моим театральным крестным отцом. Он сказал, что я могу вернуться и приступать к работе. Но я к этому моменту уже нашел новое место — перешел в Дом культуры судоремонтного завода «Красная Кузница». Там создал театр эстрадных миниатюр, агитбригаду. В этом месте нам давали свободу. Мы ездили по различным профсоюзным съездам, выступали в Москве. Дальше я ушел работать в бывший АЛТИ.

В 1974 году поступил в Щукинское училище на курс Бориса Ивановича Захавы. И в какой-то момент мне пришло в голову создать свое дело. В результате в 1975 году создал экспериментальную городскую театральную студию, которая впоследствии и стала Молодежным театром. Так надо было!

— С какими сложностями довелось столкнуться, уйдя в свободное плавание?

— Изначально мне вообще запрещали создавать свою студию. Но от Щукинского училища пришло письмо в обком партии, где говорилось о том, что мне нужно разрешить набирать студию. И вы знаете, такой интерес был у людей, что у меня было по 300 человек на место. Зачем я это все делал? Понятия не имею. Так надо было!

Но очень долго, лет пять, нам не давали звания народного театра. И надо отдать должное Павлу Николаевичу Балакшину, который тогда стал губернатором, за то, что он посодействовал и нам наконец-то дали звание народного театра. А это означает, что у нас появились две официальные должности с зарплатами: главный режиссер и художник. Профессиональным театром мы стали опять же благодаря Павлу Николаевичу.

— Какие люди становились частью вашего театра?

— За все эти 50 лет, начиная с первого дня, среди артистов у меня нет ни одного приезжего человека. Мы всегда набирали людей на местах. И это очень многое значит. Здесь можно вспомнить историю Архангельска. У Шергина было: «Эй, борода!» — кричит чиновник. «Все с бородами», — усмехнулись крестьяне». В наши края бежали те, кто отказывался по царскому указу стричь бороды. Здесь скрывались и скоморохи, выступающие против существующего строя. Все это наложило свой отпечаток на формирование нашего северного характера. И для меня очень важно, чтобы у меня работали именно наши, архангельские люди.

Вообще, я считаю, что главное качество руководителя заключается не в том, как он работает сам, а в том, как он умеет организовать работу других.

— Сейчас в ваш театр билеты надо покупать очень заблаговременно. Так было всегда?

— Помню, мы делали премьерный спектакль и к нам приходили 8–10 человек. Я понимал, что надо зрителя расшевелить. Тогда мы и придумали фестиваль уличных театров, который стал регулярным, а о нашем театре узнали не только в Архангельске, но и во многих странах мира. Вы знаете, я никогда никуда не просился, но при этом мы шесть раз работали в Авиньоне на крупнейшем уличном фестивале Франции.

— Не страшно было артистам из театра выходить на улицу?

— Я помню, была история. Нас пригласили в Польшу. Мы отправились со спектаклем «Не любо — не слушай». Но так уж вышло, что нам не сказали, что это фестиваль уличных театров. Там спектакли показывали в темное время суток, артисты использовали огонь и выдавали такие трюки, что я пришел в панику и не знал, что же нам делать. Попытались быстро подстроиться под ситуацию. У меня тогда артисты выбирались из окон на улицу. Хотелось проявить себя. Но не все поняли, как это сделать. В конце еще поднялись на сцену — зря! Уличный театр не должен существовать на сцене. В результате, я считаю, мы тогда провалили показ. По возвращении домой я уволил нескольких людей. Понять же, как нужно работать на улице, артисты смогли, только когда мы организовали сборы на Соловках. Сделали мы это со школой-студией МХАТ Олега Николаевича Ефремова. Именно там, среди камней, я впервые показал «Не любо — не слушай» как достойный уличный спектакль. С тех пор он таким и остается.

— Молодежный театр — это практически одна большая семья. Насколько сложно было создать настолько крепкий коллектив?

— У меня нет посторонних людей. Так было и есть. Помню, еще очень давно мне, бывало, звонили из соседнего дома в два часа ночи и говорили: «Что там у тебя происходит? В театре окна светятся, шум какой-то!» А это у меня артисты репетировали. У них с самого начала была просто немыслимая тяга к театру. И неудивительно, ведь мы с самого начала работали с очень интересным материалом. Правда, поэтому нас регулярно и запрещали. Например, помню, как я начитался про Вахтангова — о том, что он мечтал поставить «Манифест коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха Энгельса, — и загорелся идеей. Правда, под видом «Манифеста» мы туда и Маяковского, и Вишневского, и Брехта протащили — под музыку Шостаковича! Естественно, была комиссия, и, естественно, спектакль запретили. Правда, потом нам все же удалось получить разрешение. Пару раз мы его все же сыграли.

Нам запрещали Абрамова и Писахова. Высоцкого четыре года не давали показывать.

— А как ваш коллектив вообще реагировал на запреты? Актеры ведь учат роли, готовятся, ставят спектакль, и потом им говорят, что нельзя показывать то, над чем проведено столько работы.

— Никаких проблем с коллективом по этому поводу у меня никогда не возникало. Так, например, помню, был какой-то спектакль, который нам запретили показывать. А в это время мой хороший приятель Сергей Чичигов работал директором Дворца культуры на Варавино. Он предложил показать постановку на его сцене. Мы пару раз сыграли у него спектакль при полных залах, а его выгнали с работы за это дело. Но мы всегда находили выход. Играли втихаря.

А если вспомнить спектакль по Высоцкому, который нам запретили? В Архангельске его не давали играть, но зато пригласили в Театр на Таганке. Помню, незадолго до поездки у нас была репетиция и в самом конце я сказал: «Нужен дождь!» Не представляю как, но уже через сутки мои ребята нашли все нужное — и у нас в финале был самый настоящий дождь. И когда мы играли наш спектакль на Таганке, этот дождь просто всех убил. После ко мне даже подходила мама Владимира Высоцкого, обнимала меня. Почему там нам играть можно было, а в Архангельске нельзя? Я не знаю, но мы никогда не сдавались и не опускали рук.

— Ваш театр очень часто работает с приглашенными режиссерами. С чем это связано?

— За 50 лет существования театр поставил свыше 160 спектаклей. И вы знаете, в какой-то момент я понял, что мы либо умрем в однообразии, либо нужно что-то делать. И мы стали приглашать к нам режиссеров. К нам приезжали Искандер Сакаев, Максим Михайлов, Максим Соколов, Илья Мощицкий, Дмитрий Крестьянкин, Михаил Егоров и многие другие. Некоторые, скажу вам, в чем-то даже посильнее меня будут!

Мы изначально назывались экспериментальной студией, и я считаю, что мы до сих пор экспериментальный театр — до сих пор экспериментируем с разными режиссерами. А это в первую очередь здорово для актера. А еще благодаря этому мы получаем обширный и разнообразный репертуар, который далеко не во всех театрах есть.

— В театре работают ваши близкие родственники. Насколько это просто или, наоборот, сложно?

— Помню, я был на фестивале в Польше. Один, без театра. А здесь тем временем делали набор артистов на курс, чтобы по приезде мне показать. И вот мне пишут: «Тебя ждет неожиданность, не знаем, приятная или неприятная». Оказалось, что сдавать экзамен пришла моя дочь Яна. И сдала. Я рассвирепел. Приехал домой и сообщил ей, что не должно быть родственников в театре. Но мне напомнили, что подобные примеры неоднократно были в театральной истории. Я согласился. Конечно, было тяжело.

А потом у меня и другие родственники начали работать в театре.

И все было хорошо. Главное — творчество и желание! Никуда от этого не денешься. Это моя родословная, моя театральная династия.

— Неужели и правда никогда не хотелось все бросить после очередного запрета?

— Это не про меня. Я сегодня с полной уверенностью могу сказать, что нашел свой путь. Или мой путь меня нашел. Театру надо служить, и я ему служу! Оглядываясь назад, могу сказать: не зря я это все сделал! Я доволен тем, что получилось.