Анна Долгарева встретилась с северянами
29.03.2023 10:25
Она по призванию, состоянию души и делу в жизни – поэт и военкор. Вот уже несколько лет работает на Донбассе.
Ее пронзительные стихи и репортажи искренни и правдивы, потому что все – через себя, на разрыв, потому что Донбасс для нее изначально – личная история, личная трагедия.
Девушка родилась и выросла на Украине, перебралась в Петербург, поехала вслед за женихом на Донбасс, но вместо свадьбы попала на похороны. Отчаялась, искала пули, но нашла признание.
Семья и книги
– Мое мироощущение формировалось семьей и книгами. Книги у меня были советские, бабушка преподавала русский язык и литературу. Читала я все, что не приколочено, библиотека дома была большая. Моя картина мира формировалась на [Аркадии] Гайдаре, Николае Островском и его знаменитом романе «Как закалялась сталь», Этель Лилиан Войнич и ее «Оводе». Вишенкой на торте стал Сергей Есенин, причем его позднее творчество – уже не березки, а «Москва кабацкая», «Партизанская мать», революционная лирика.
В семь лет, когда я пошла в школу, – очень удивилась, что мы живем не в Советском Союзе. Я говорю: «Мам, а что это вообще такое? Где наш красный флаг, за который мы воевали?». Я тогда путала Гражданскую и Великую Отечественную, у меня немцы и белые сливались в единую массу, и фильмы тоже сливались. Но точно знала: мы победили и немцев, и белых – все ради красного флага. И тут я вижу это «жовто-блакитное» недоразумение.
Жестокая Реальность
К сожалению, с реальностью пришлось познакомиться довольно рано, потому что как раз это была середина 1990-х годов. Отец – инженер-ракетчик, ему тогда просто зарплату перестали платить, еще и брат родился, и мы прекрасно знали, что такое картошка на всю семью.
Я человек достаточно упрямый. Если у меня формируется какое-то убеждение, я от него уже, пожалуй, отойти не смогу. Могу корректировать взгляды, отказываться от одной концепции, приходить к другой, но в рамках заданного направления. Тогда же я сказала родителям, что уеду в Москву. Они говорят: «Там дорого все. Там про тебя будут говорить, что ты хохлушка, ты будешь «шокать».
Профессия в комнате
Я тут же стала делать упражнения, стояла перед зеркалом, читала Шекспира, чтобы избавиться от «шоканья» и «гэканья». Окончила химфак, потому что родители мне сказали: «Если хочешь нормально зарабатывать и переезжать, это не филфак Харьковского университета».
В целом они были правы. Но я все равно ни разу диплом не доставала. Я не поступила в аспирантуру и решила: чего терять, пойду в журналистику. Через два года научилась зарабатывать удаленно копирайтингом, и, как только я начала зарабатывать удаленно, я переехала в Петербург, снимала там комнату на Петроградке. История в том, что еще до отъезда я познакомилась с молодым человеком...
Вслед за женихом
Да, его звали Леша Журавлев, мы познакомились еще на Украине. Он жил в Днепропетровске, был родом из Одессы. Нам было по 25 лет, мы были влюблены друг в друга, но дело в том, что молодежь не способна договариваться, искать компромиссы. В итоге дело закончилось тем, что я, так ничего и не поняв, уехала в Питер, а он, так ничего и не объяснив, перестал заходить в соцсети. Я подумала, что не очень-то, значит, и хотел общаться.
В общем, я уже год почти живу в Питере, случайно вставляю свою украинскую симку, мне пароль от чего-то нужно было восстановить. Смотрю, приходит SMS: «Привет, родная, ты как? А я вот воюю за Новороссию». Как меня перекрыло в тот момент, это словами не передать. Звонок среди ночи психотерапевту, две бутылки вина в ночном магазине – все лучшее сразу.
Мы снова начали общаться, признались вскоре друг другу в любви наконец-то. Я ждала, что он приедет в отпуск, в итоге я поехала к нему на похороны. Это было в марте 2015 года. Я не хотела жить, но религия запретила мне «самовыпиливаться». Приехала в Донбасс в надежде, что буду военкором и меня героически убьют. Раздала вещи в Питере, поехала с минимумом сумок в Луганск, начала работать. Не буду врать, журналист я действительно неплохой, хотя первые тексты, написанные там, из-за обуревающего меня горя и в целом совершенно непривычной обстановки немного напоминали передовицы газеты «Правда» 1930-х годов.
Что дальше?
С 2015 года я на Донбассе. Сначала в Луганске работала, потом в Донецке. В 2017 году на фронте встретила красивого снайпера – и уже не повторяла прежних ошибок. Когда он через три дня знакомства позвал меня в загс – я пошла. Через год мы разошлись. Я постоянно кричала, что одного уже похоронила и совершенно не хочу хоронить второго. Знала, что уже не выдержу этого. В результате мы постоянно ссорились, что, конечно, не добавляло крепости браку. На тот момент я была вымотана, у меня напрочь сели батарейки, хотелось вернуться в Питер. Я понимала, что закончилась как журналист, я уже просто не вижу вещей, которые видят пришлые, что мне нужно выйти из этой атмосферы и уже приезжать сюда в командировки, чтобы не находиться в этом постоянно. В итоге мы с Андреем, к сожалению, разошлись, но остались близкими людьми. Поэтому, когда в 2019-м он погиб, я не понимала как жить дальше.
Предчувствие войны
Я начала рифмовать лет с трех. Стихи о военных действиях я начала писать почему-то задолго до их начала. Удивительно, что стихотворение, которое я написала в 2008 году в Харькове, максимально отражает ситуацию в городе в 2022-м.
Было предчувствие сегодняшних событий. На уровне художественных образов предощущение, что моему поколению достанется. Как это сказать? Как будто я сочиняю рассказ о постапокалиптическом будущем, такой постапокалипсис именно был у меня в голове, конечно, тоже замешанный на книгах, на фильмах, на всем этом вот. Когда оказалось, что я живу посреди этого постапокалипсиса... Не так я это себе представляла.
В моих фантазиях почему-то были уличные перестрелки, но не было бомбежек из 155-х калибров артиллерии.
Как рождаются стихи, или Есенин навсегда
Строчка, фраза, образ. Обычно как-то так. Я понимаю, что какая-то строчка звучит в ритм, фраза звучит в ритм, и она западает, вокруг нее наверчивается. Для меня стихи начались с Есенина. Я была совершенно влюблена в Есенина. Эта его драма потерянного рая человека из деревни казалась мне близкой и понятной: все каникулы я проводила в Белгородской области в доме дедушки с бабушкой, мне думалось, что я точно такой же корневой деревенский житель «в развороченном бурей быте с того и мучаюсь, что не пойму – куда несет нас рок событий».
Я рассуждала, что вот в прошлом-то году, в восемь лет, я еще была молода и невинна, а теперь мне уже девять, жизнь я повидала всю как она есть, и уже не так невинна, прекрасна и светла. Опять же, с мамой поссорилась, и Есенин об этом же пишет, что давно он матушку не видал. На меня, девятилетнюю, почему-то свалились его революционные тексты: «Двадцать шесть их было, двадцать шесть, их могилы пескам не занесть». Я задолбала этим всю семью, потому что ходила за всеми по пятам и читала им это наизусть.
Еще мне очень нравилась «Партизанская мать»: «И плюнула партизанская мать в немцев бесстыжие очи», – спустя почти 30 лет помнит вся семья. Двоюродная сестра, мы как-то списывались, мне говорит: «А помнишь, помнишь, как «плюнула партизанская мать в немцев бесстыжие очи?».
Я ужасно люблю Линор Горалик и вообще многих «либеральных» поэтов. Пожалуй, часто упоминаемых Юлия Гуголева и Дмитрия Веденяпина не особо, но могу назвать украинского поэта Юрия Смирнова и русского ДмитрияВоденникова, если говорить про наш патриотический лагерь –
Игоря Караулова, Марию Ватутину, Сашу Пелевина. Но вообще я поэзию на лагеря не делю, и Сергей Гандлевский не перестал быть прекрасным поэтом от того, что он занимает другую позицию.
Сетевая поэзия
Перескажу пост Игоря Караулова: у нас последние 30 лет поэзия настолько была никому не нужна, что любой новый игрок на этом поле, который вкинул миллион рублей в премию или основал свое издательство, уже воспринимался как некий тяжеловес. В контексте поэта, выходящего на телевидение, вмешавшееся телевидение – это меч, брошенный на весы. Игорь сказал прекрасно, мне нечего к этому добавить.
Интерес к поэзии возник в Сети, все началось с [Веры] Полозковой
и [Али] Кудряшовой в середине нулевых. Тогда появилось такое явление, как сетевая поэзия, которая не признавалась. Потом решили, что Кудряшова, в замужестве Хайтлина, и Полозкова – это как бы уже не сетевая поэзия, а что-то хорошее, а все остальное, что в Сети, значит, – «сетевая поэзия».
Девушка родилась и выросла на Украине, перебралась в Петербург, поехала вслед за женихом на Донбасс, но вместо свадьбы попала на похороны. Отчаялась, искала пули, но нашла признание.
Семья и книги
– Мое мироощущение формировалось семьей и книгами. Книги у меня были советские, бабушка преподавала русский язык и литературу. Читала я все, что не приколочено, библиотека дома была большая. Моя картина мира формировалась на [Аркадии] Гайдаре, Николае Островском и его знаменитом романе «Как закалялась сталь», Этель Лилиан Войнич и ее «Оводе». Вишенкой на торте стал Сергей Есенин, причем его позднее творчество – уже не березки, а «Москва кабацкая», «Партизанская мать», революционная лирика.
В семь лет, когда я пошла в школу, – очень удивилась, что мы живем не в Советском Союзе. Я говорю: «Мам, а что это вообще такое? Где наш красный флаг, за который мы воевали?». Я тогда путала Гражданскую и Великую Отечественную, у меня немцы и белые сливались в единую массу, и фильмы тоже сливались. Но точно знала: мы победили и немцев, и белых – все ради красного флага. И тут я вижу это «жовто-блакитное» недоразумение.
Жестокая Реальность
К сожалению, с реальностью пришлось познакомиться довольно рано, потому что как раз это была середина 1990-х годов. Отец – инженер-ракетчик, ему тогда просто зарплату перестали платить, еще и брат родился, и мы прекрасно знали, что такое картошка на всю семью.
Я человек достаточно упрямый. Если у меня формируется какое-то убеждение, я от него уже, пожалуй, отойти не смогу. Могу корректировать взгляды, отказываться от одной концепции, приходить к другой, но в рамках заданного направления. Тогда же я сказала родителям, что уеду в Москву. Они говорят: «Там дорого все. Там про тебя будут говорить, что ты хохлушка, ты будешь «шокать».
Профессия в комнате
Я тут же стала делать упражнения, стояла перед зеркалом, читала Шекспира, чтобы избавиться от «шоканья» и «гэканья». Окончила химфак, потому что родители мне сказали: «Если хочешь нормально зарабатывать и переезжать, это не филфак Харьковского университета».
В целом они были правы. Но я все равно ни разу диплом не доставала. Я не поступила в аспирантуру и решила: чего терять, пойду в журналистику. Через два года научилась зарабатывать удаленно копирайтингом, и, как только я начала зарабатывать удаленно, я переехала в Петербург, снимала там комнату на Петроградке. История в том, что еще до отъезда я познакомилась с молодым человеком...
Вслед за женихом
Да, его звали Леша Журавлев, мы познакомились еще на Украине. Он жил в Днепропетровске, был родом из Одессы. Нам было по 25 лет, мы были влюблены друг в друга, но дело в том, что молодежь не способна договариваться, искать компромиссы. В итоге дело закончилось тем, что я, так ничего и не поняв, уехала в Питер, а он, так ничего и не объяснив, перестал заходить в соцсети. Я подумала, что не очень-то, значит, и хотел общаться.
В общем, я уже год почти живу в Питере, случайно вставляю свою украинскую симку, мне пароль от чего-то нужно было восстановить. Смотрю, приходит SMS: «Привет, родная, ты как? А я вот воюю за Новороссию». Как меня перекрыло в тот момент, это словами не передать. Звонок среди ночи психотерапевту, две бутылки вина в ночном магазине – все лучшее сразу.
Мы снова начали общаться, признались вскоре друг другу в любви наконец-то. Я ждала, что он приедет в отпуск, в итоге я поехала к нему на похороны. Это было в марте 2015 года. Я не хотела жить, но религия запретила мне «самовыпиливаться». Приехала в Донбасс в надежде, что буду военкором и меня героически убьют. Раздала вещи в Питере, поехала с минимумом сумок в Луганск, начала работать. Не буду врать, журналист я действительно неплохой, хотя первые тексты, написанные там, из-за обуревающего меня горя и в целом совершенно непривычной обстановки немного напоминали передовицы газеты «Правда» 1930-х годов.
Что дальше?
С 2015 года я на Донбассе. Сначала в Луганске работала, потом в Донецке. В 2017 году на фронте встретила красивого снайпера – и уже не повторяла прежних ошибок. Когда он через три дня знакомства позвал меня в загс – я пошла. Через год мы разошлись. Я постоянно кричала, что одного уже похоронила и совершенно не хочу хоронить второго. Знала, что уже не выдержу этого. В результате мы постоянно ссорились, что, конечно, не добавляло крепости браку. На тот момент я была вымотана, у меня напрочь сели батарейки, хотелось вернуться в Питер. Я понимала, что закончилась как журналист, я уже просто не вижу вещей, которые видят пришлые, что мне нужно выйти из этой атмосферы и уже приезжать сюда в командировки, чтобы не находиться в этом постоянно. В итоге мы с Андреем, к сожалению, разошлись, но остались близкими людьми. Поэтому, когда в 2019-м он погиб, я не понимала как жить дальше.
Предчувствие войны
Я начала рифмовать лет с трех. Стихи о военных действиях я начала писать почему-то задолго до их начала. Удивительно, что стихотворение, которое я написала в 2008 году в Харькове, максимально отражает ситуацию в городе в 2022-м.
Было предчувствие сегодняшних событий. На уровне художественных образов предощущение, что моему поколению достанется. Как это сказать? Как будто я сочиняю рассказ о постапокалиптическом будущем, такой постапокалипсис именно был у меня в голове, конечно, тоже замешанный на книгах, на фильмах, на всем этом вот. Когда оказалось, что я живу посреди этого постапокалипсиса... Не так я это себе представляла.
В моих фантазиях почему-то были уличные перестрелки, но не было бомбежек из 155-х калибров артиллерии.
Как рождаются стихи, или Есенин навсегда
Строчка, фраза, образ. Обычно как-то так. Я понимаю, что какая-то строчка звучит в ритм, фраза звучит в ритм, и она западает, вокруг нее наверчивается. Для меня стихи начались с Есенина. Я была совершенно влюблена в Есенина. Эта его драма потерянного рая человека из деревни казалась мне близкой и понятной: все каникулы я проводила в Белгородской области в доме дедушки с бабушкой, мне думалось, что я точно такой же корневой деревенский житель «в развороченном бурей быте с того и мучаюсь, что не пойму – куда несет нас рок событий».
Я рассуждала, что вот в прошлом-то году, в восемь лет, я еще была молода и невинна, а теперь мне уже девять, жизнь я повидала всю как она есть, и уже не так невинна, прекрасна и светла. Опять же, с мамой поссорилась, и Есенин об этом же пишет, что давно он матушку не видал. На меня, девятилетнюю, почему-то свалились его революционные тексты: «Двадцать шесть их было, двадцать шесть, их могилы пескам не занесть». Я задолбала этим всю семью, потому что ходила за всеми по пятам и читала им это наизусть.
Еще мне очень нравилась «Партизанская мать»: «И плюнула партизанская мать в немцев бесстыжие очи», – спустя почти 30 лет помнит вся семья. Двоюродная сестра, мы как-то списывались, мне говорит: «А помнишь, помнишь, как «плюнула партизанская мать в немцев бесстыжие очи?».
Я ужасно люблю Линор Горалик и вообще многих «либеральных» поэтов. Пожалуй, часто упоминаемых Юлия Гуголева и Дмитрия Веденяпина не особо, но могу назвать украинского поэта Юрия Смирнова и русского ДмитрияВоденникова, если говорить про наш патриотический лагерь –
Игоря Караулова, Марию Ватутину, Сашу Пелевина. Но вообще я поэзию на лагеря не делю, и Сергей Гандлевский не перестал быть прекрасным поэтом от того, что он занимает другую позицию.
Сетевая поэзия
Перескажу пост Игоря Караулова: у нас последние 30 лет поэзия настолько была никому не нужна, что любой новый игрок на этом поле, который вкинул миллион рублей в премию или основал свое издательство, уже воспринимался как некий тяжеловес. В контексте поэта, выходящего на телевидение, вмешавшееся телевидение – это меч, брошенный на весы. Игорь сказал прекрасно, мне нечего к этому добавить.
Интерес к поэзии возник в Сети, все началось с [Веры] Полозковой
и [Али] Кудряшовой в середине нулевых. Тогда появилось такое явление, как сетевая поэзия, которая не признавалась. Потом решили, что Кудряшова, в замужестве Хайтлина, и Полозкова – это как бы уже не сетевая поэзия, а что-то хорошее, а все остальное, что в Сети, значит, – «сетевая поэзия».